ВМЕСТО ВВЕДЕНИЯ. НОВЕЛЛА О ПЕТРЕ КАПКИНЕ
Мы собирались по субботам. Не каждую субботу. В месяц раза два, иногда три. Нас было шестеро. Всякий раз кто-нибудь, кому выпадал жребий, рассказывал свою жизнь. Если не успевал, то продолжал на следующем собрании. Мы не торопились. Рассказы записывали на магнитофон. Потом мы – также по жребию – распределили рассказанные биографии и начали писать.
Из нас один только Петя Капкин не пожелал ничего ни рассказывать, ни писать, хотя сидел почти всегда и активно участвовал в разговорах (ведь биографическим рассказом собрания не исчерпывались, биографический рассказ нужно было ещё обсудить, а часто и инициировать, направить вопросами в нужное русло).
Итак, я говорю, Петя Капкин, не пожелал… Но почему? – Казалось, он стесняется… Жизни, что ли, своей?… Может и так. Хотя другие-то вон как не стеснялись… Или он комплексовал по поводу своего письма - «Да нет, зачем я буду писать? Напишу какую-нибудь чушь. Кому это нужно?», - а другие, более в себе уверенные, вон сколько чуши понаписали – и ничего… Нет, я думаю, вопрос сложнее. Ему, наверное, не подходил, так сказать, последовательный дискурс, столь непременный в биографическом исследовании… А впрочем, почему непременный? – Несколько раз, оставаясь со мной наедине, он кое-что рассказывал. Это были короткие, яркие эпизоды, почти анекдоты. Два из них я попробую связать в нечто цельное и, надеюсь, поучительное…
Петя Капкин родился на золотых приисках в Бодайбо. Нравы там были суровые, пьянство поголовное. На детей, наверное, мало там обращалось внимания. Петя рос сам по себе, читал что попадётся – а какие там могли быть книги? В школьной библиотеке брал рассказы про пионеров-героев и одно время очень ими увлекался. Воображение у него было (да и до сих пор) – дай Бог всякому. Особенно, говорит, ему нравился пионер Валя Котик…
Однажды Петя решил поставить над собой эксперимент – вынесет ли он пытки, подобные тем, какие вытерпели любимые им пионеры. Петя решил, что он зажжёт газовую плиту, сунет руку в пламя горелки и досчитает до ста… Но не успел он досчитать и до трёх, как с воплем отдёрнул руку и разразился безутешными рыданиями. Дома никого не было, родители на работе. Петя рыдал час, рыдал другой и никак не мог успокоиться. Не от ожога ему было так больно, а от своего позора: три и сто – слишком значимая разница, слишком очевидная… Тут зашёл к нему в гости одноклассник, его товарищ, а он всё рыдает. Одноклассник смотрит на него с недоумением, с беспокойством, - начинает допытываться: «Петя, что с тобой? Что с тобой?» - а Петя ничего объяснить не может, только всхлипывает и повторяет: «Я – предатель! Я – предатель!»…
Прошло много лет. Петю призвали в армию. Служил в стройбате. Дедами там были какие-то кавказцы. И вот один из них подходит к Пете и говорит: «Почисть мне сапоги». – «Не почищу!» - «Чисть!» - «Не буду!». На него налетели, начали бить. Он упал – стали пинать ногами. Он лежит, прикрывая голову (но и по голове сильно попало), и уже не может терпеть. «Всё, - думает, - больше не могу. Сейчас крикну, что почищу ему сапоги». И только он собрался крикнуть, как вдруг его перестают бить. Поднимают, жмут руку. «Ты – молодец! Ты – джигит! Так и надо! Ты – настоящий джигит!»