Вдали виднеется Стамбул, а не какой-нибудь аул! - О, многомерный мегаполис! - в твой лабиринт вползает повесть…
Мне горько, - ведь и я там был: когда-то я вот так же плыл - в товарном - в трюме - в женской кофте… Никто меня не ждал там в гости. Среди безвременных годин я в целом мире был один… Над бухтой Золотого Рога торчали минареты строго, и муэдзин, словно ишак, вопил. В тот миг в моих кишках как будто всё перевернулось. - Какая жуткая унылость! С тех пор я слышу этот крик всю жизнь - но так и не привык.
Душа измучилась в скитаньях… В какой-то год на тараканьих бегах работал я крупье. И тут-то вот в моей судьбе та замечательная встреча произошла, - о ней и речь я теперь намерен повести, иначе в этой повестu продлится вечная разлука…
Служила там одна старуха уборщицей. Ей было сто иль двести лет. Она на стол, кряхтя, взбиралась после скачек и кучки маленьких какашек сгребала с жёлтого сукна. Её рука была суха, черна, когтиста, страшновата и, как у птицы, крючковата… И вдруг на тыльной стороне я замечаю что-то необычное… татуировка?… а может, родинка? - я робко приглядываюсь… Что за бред? - Я видел это много лет назад… Ну да, как будто доллар… И вдруг я вспомнил всё - и вздрогнул. Ну да, конечно, этот знак я видел много лет назад на ручке у моей бабули!… Не может быть! О Боже! Сплю ли? -
- Бабуся Кора! Это ты? - я вскрикнул.
- Что? Моей сестры из уст твоих я слышу имя?… Нет, я не Кора, а Марина. Откуда знаешь ты её? Иль мне послышалось? - с неё в один момент слетела дрёма столетняя, - и с ипподрома старушка слезла в тот же миг, с надеждой взор вперив в мой лик. - Откуда ты? Скажи скорее, где Кора милая? Что с нею? Я потеряла счёт годам! Будь проклят чёрный день, когда мы разлучились с ней в Тибете! Я мыкаюсь с тех пор на свете с одной лишь мыслью: "ах, умру, так и не повидав сестру"!
- Я думал, что она в Харбине, - сказал я бабушке Марине. - Мой дядя как-то мне писал, что будто он её признал в толпе уйгуров на вокзале, но не уверен был - она ли. Он растерялся, обалдел… Возможно он не разглядел (да и не мог в такой толкучке) вот этот, как на вашей ручке, таинственный родимый знак… Теперь судите сами, как я был ошеломлён, представьте, когда заметил на запястье у вас сей бабкин амулет, который помню с детских лет! Ведь мне она не говорила, что у неё сестра Марина с таким же знаком где-то есть на свете. Так что вас почесть за Кору было очень просто. К тому ж у вас такое сходство!
Старушка, выпучив глаза, взволнованно следила за моим рассказом.
- О, мой внучек! - она вскричала. - Ты мне лучик надежды заронил во мрак! Благослови тебя Аллах! Ведь в старости моей вот этой, - как сам ты видишь, беспросветной - нет никого и ничего. И я не знала, для чего ползу я по земле постылой, какой в том смысл ещё сокрытый? Теперь же знаю: для сестры! Я разыщу её. А ты рассказывай скоре про Кору. Какой она была в ту пору? Когда ты с ней расстался?
- Но… всё это было так давно… - (Смутившись, я пытался вспомнить хоть что-нибудь, хоть смутно… Вот ведь какая глупость!…) - Я тогда совсем ребёнком был: едва очнулся я от грёзы детской, когда из миссии тибетской отец был вызван в Петербург и мы покинули старух… - Каких? - Блаватскую и Кору! - Ах, вспомнил! - ведь они в ту пору писали книгу, - а верней, писала Кора, и при ней Блаватская была, похоже, ну, в смысле, секретарь… Мне позже родители о том не раз рассказывали - всякий раз, как на глаза им попадалась книга Блаватской. - Отказалась Кора от авторства! Она была в том прин-ци-пи-аль-нa!…
Марина слушала, прищурясь, всю эту ахинею. Мудрость сквозила в старческих глазах - и в навернувшихся слезах предивно как-то отражалась. И в ту минуту уж не жалость я к ней испытывал - восторг плен духа моего расторг!
Она сказала:
- Что ж, мы скоро с тобой вдвоём отыщем Кору. Поедем-ка давай в Харбин. Аллах велик! И ты храним его могучею десницей! Я знаю, ты, конечно, нищий. Но слушай тайну: он не зря нас свёл: ведь у меня припрятана кое-какая сумма с тех пор, как я была безумна. Так что сбирай-ка барахло, и завтра мы на пароход погрузимся: второго мая идёт он рейсом до Шанхая.
Раскрыв от изумленья рот, я слушал этот монолог, не смея верить… - Неужели моя судьба пришла в движенье к какой-то цели наконец? И прежде чем мне околеть, она покажет много смыслов моей душе - родных и близких?… А вдруг всё это лишь мираж? - фантазий бабкиных вираж? Что о безумии она там вскользь обронила? - Ну-ка, надо её прощупать как-нибудь. - И вот, не дав ей отдохнуть, -
- Скажи-ка, милая бабуля, давно ли ты живёшь в Стамбуле? И как с тибетской высоты до сих трущоб ниспала ты? - её спросил я с интересом, резонным и вполне уместным.
Она вздохнула тяжело. Как паранджа, ей на чело легла воспоминаний дымка… Но тотчас кроткая улыбка шмыгнула в блёклые глаза.
- Ох, внучек мой, - она сказала, - жизнь была такою длинной! Когда девчонкою Чулидой с толпой факиров, циркачей, глотателей и трюкачей бродила я по Индостану, могла ли думать, что я стану когда-нибудь такой каргой с клюкой и с этой вот рукой, сухой, как лапка динозавра… Да, изменилась я изрядно!… Я родом из буддистских стран, но здесь я приняла Ислам. Что ж, так судил Аллах! - Когда-то сюда нас привезли пираты - меня и принца Бигуди… Какое у него в груди отважное стучало сердце! - Он много раз меня от смерти, от злой погибели спасал, покуда не скончался сам… Лет сто назад всё это было. Но память мне не изменила! Конечно, с виду я карга, зато я разумом крепка и рассказать могу подробно… Но для того, чтобы удобно беседовать о том - о сём, давай куда-нибудь пойдём, а то здесь как-то несолидно… К тому же, близок час молитвы…
Мы вышли. Улочкой кривой прошаркали сквозь пыль и зной в одну прохладную кофейню. И там она, благоговейно свершив полуденный намаз, так продолжала свой рассказ:
[Программу TextAnimator пилотировал Николай Байтов.
Ассистировал Дмитрий Киясов]
