Густой сиреневый туман всё гуще над землёй сгущался. Шептал Диего:
      - Всё обман. Один лишь ты со мной остался, мой старый, верный, добрый пёс. Ты мой исток добра и света. И я в холодный мокрый нос как чмокну счас тебя за это!
      И вмиг Диего доказал, что слово Дона вам не враки: два раза он поцеловал холодный мокрый нос собаки. Но лишь коснулся в третий раз его губой, как псина наземь упала и закрыла глаз и пробежал последний спаземь по телу старому ея. И Дон Диего, весь рыдая, вскричал:
      - О, как несчастен я! Во-первых, дочь моя родная как не моя. А во-вторых, последней я лишён подмоги.
      Но пёс, как бы услышав крик, вскочил, - заметьте! - на две нОги. И тут же стал он человек и чистым языком заметил:
      - Благодарю. Таких Диег ещё на свете свет не встретил. Ты - благороднейший из всех и донов и не донов даже. Теперь могу я без помех поведать о твоей пропаже. Но только прежде расскажу, зачем был псиной до сих пор я.
      И тут я вкратце привожу, в чём состояла пса исторья.
      Он был когда-то пастухом и назывался Мануэлем. Бывало, в бурю, дождь и гром, по целым длительным неделям своих овец он пас в горах, забыв о голоде и хладе, и даже перед волком страх он забывал, овечек ради.
      Но как-то волк овцу унёс. Хоть Мануэлю было жалко, он крикнул псу: "Ах, подлый пёс!" И отлупил беднягу палкой.
      И в ту же ночь пришёл во сне к нему старик хромой походкой и так сказал: "Отныне НЕ питаться будешь ты селёдкой. И вообще еды людской ты не получишь, как ни плакай. Ударив пса своей рукой, ты станешь сам теперь собакой до искупления вины. Итак, ступай на службу к людям".
      Ведь вот, друзья, бывают сны. А впрочем, явь почище будет.
      - Итак, я искупил вину, - сказал в конце он не без смеха.
      Диего Дон лишь "ну и ну" ответил, сам смеясь, как эхо. Но тут же он нахмурил лоб и, почесав ушную мочку, сказал:
      - Я ожидаю, чтоб ты всё мне рассказал про дочку.
      - Бедняжку, - Мануэль сказал, - колдун, не будучи бараном, не просто так заколдовал. Мечтал он о большом приданном. Хотел невестой молодой пленить он Короля Востока. Её назвал он Чулидой. Но обманулся он жестоко. Король, красою поражён, жениться, правда, был намерен. Но он имел двенадцать жён и был ужасно суеверен. Тринадцатая ведь жена могла втянуть и в передрягу. На всякий случай колдуна велел он заточить в тюрягу. И вот в его дворце живёт пока что бедная давица: вдруг кто из старых жён помрёт, тогда и сможет он жениться. Всё это мне поведал пёс, что при дворце в охране служит, когда мне как-то довелось на пару с ним лакать из лужи.
      -Но почему ж она во мне меня признать не захотела?
      - Да потому что не вполне сознанье возвратилось в тело. Был колдуном ей возвращён рассудок лишь наполовину. А полрассудка спрятал он…
      - О, мы должны мою Марину (ведь - помнишь? - так её зовут) спасти, - воскликнул Дон Диего. - А колдуну устроить суд.
      И побледнел белее снега.
      А в это время во дворце Король кричал своим придворным:
      - Вы, подлецы, в моём лице власть оскорбили, непроворно родную стережа тюрьму. Бездельники, вам будет крышка, коль сможет из неё хоть му-ха, хоть червяк, хотя бы мышка уйти, уползть и улететь.
      И с покаянным жалким воем сказали стражники:
      - Мы впредь всю нашу бдительность удвоим.
      - Утроить! - приказал Король. - Учетверить и удесятить.
      Читатель, обратить изволь, как может власть от злобы спятить.
      Меж тем от солнышка туман совсем растаял над оврагом. А у друзей сложился план: пусть Мануэль проникнет к врАгам, и из темницы колдуна похитит он без промедленья.
      Вот он к тюрьме пришёл и на стене увидел объявленье: "По приказанью Короля Восточной половины света мужчин мы приглашаем для работы в страже". Видя это, шасть Мануэль наш на крыльцо. И вмиг в охрану был назначен. Не знали ведь его в лицо - ещё вчера лицо собачье.
      Настала ночь. Король уснул в своей батистовой постели. Не спит лишь только караул в лице, конечно, Мануэля. По коридору он идёт, заглядывая в двери камер. Чуть светят факелы. Но вот он у одной из камер замер.
      Оборванный, весь в кандалах, лежал в углу ужасный карлик. Он был небрит, довольно лах-матоволос, нечистой марлей обвязан палец был. Во сне стонал и корчился бедняга. А по некрашеной стене, как капли слёз, стекала влага.
      Тут Мануэль в охапку взял его, как малого ребёнка. Колдун болезненно стонал и плакал жалобно и тонко.
      - Молчи старик, покуда нас не обнаружили с тобою.
      Стоял ужасно поздний час, и стражники храпели стоя.
      В овраге Дон Диего ждал, забывши о питье и пище. От горя пальцы искусал и за день раз не меньше тыщи произносил он слово "ох", а "ах" и "эх" - примерно триста. Настала ночь. Он изнемох, ждя обусловленного свиста.
      Сверкали звёзды в вышине, туман сгущался над полями. Весь мир лежал в приятном сне. Лишь он не спал в паршивой яме, не видя в темноте ни зги, дыша в тумане еле-еле.
      Чу! Раздались вдали шаги и свист условный Мануэля.
      И вмиг он вынырнул из мглы, в своих руках неся индуса. Звенели тихо кандалы, как металлические бусы.
      Тут Дон Диего закричал:
      - Верни мне дочь, фокУсник скверный!
      Но тот, увы, не отвечал. Он без сознанья был, наверно. Но только Мануэль хотел ему постель устроить в яме, как глас его зашелестел в бреду такими вот словами:
      - Злодеи… Как они могли меня швырнуть на эти камни? Беру я силы от земли. Для колдовства она нужна мне. О, если б на единый миг к сырой земле я прикоснулся!… Я б силы вновь своей достиг…
      И смолкнул голосок индуса. Он явно думал, что лежит, как прежде, в камере ужасной. Как Дон Диего задрожит: ему всё сразу стало ясно. И закричал он тихо:
      - Ах! Его ты не опустишь вниз ли? Он должен быть у нас в руках в прямом и переносном смысле.
      И Мануэль сказал:
      - О да, мне это разъяснять не надо. Но силы кончатся когда, я опущу на землю гада.
      Так простоял он до зари.
      Светало. Пальцем вдруг направо Диего указал:
      - Смотри!
      О, счастье! Там была дубрава.
      Пошли они под дуба сень и поступили так толково: когда взошёл над миром день, был к ветке чародей прикован в трёх метрах от сырой земли.
      И в продолжении недели его лечили, как могли, Диего вместе с Мануэлем.
      Но лишь оправившись едва, заныл пройдоха с ветки дуба: мол, ох, кружится голова. Но тут ему довольно грубо сказал Диего:
      - Ты сюда не слезешь с дуба-исполина, пока болеет Чулида (тем паче, что она - Марина).
      Факир взмолился:
      - Нет вины моей в том, что случилось с нею. Мы просто оба с ней больны. Я сам, поверьте, не сумею припомнить, где укрыто пол- её несчастного рассудка. О, если б я его нашёл! О, если б я был незабудка!
      Тут Мануэль сказал:
      - Давай ему поверим в раз последний.
      Но Дон Диего:
      - Ай-ай-ай, - ему ответил, - в эти бредни неужто ты поверить мог? Да он ведь злобен и коварен. Набравшись сил, с обеих ног сбежит, как будто он поджарен. Нет, мы его оставим тут, а сами двинемся по свету. Кто ищет, те всегда найдут, прошу запомнить мудрость эту.
      - О нет, возьми меня с собой! - индус воскликнул, плача мощно. - Вас, может, ждёт неравный бой, я буду верный вам помощник. И, может, вспомню по пути, в чём нашей девочки спасенье.
      Они решили в путь идти, не дожидаясь воскресенья. А чтоб земли достать не мог, был Мануэлем взят на плечи факир, посаженный в мешок.
      Так двинулись они далече.
      

[При переводе этой части использован подстрочник, составленный Михаилом Першиным]